Бунин сказка что ему снилось
«Сказка»
~~~*~~~~*~~~~*~~~~*~~~~
…И снилось мне, что мы, как в сказке,
Шли вдоль пустынных берегов
Над диким синим лукоморьем,
В глухом бору, среди песков.
Был летний светозарный полдень,
Был жаркий день, и озарен
Веет, лес был солнцем, и от солнца
Веселым блеском напоен.
Узорами ложились тени
На теплый розовый песок,
И сипни небосклон над бором
Был чист и радостно-высок.
Играл зеркальный отблеск моря
В вершинах сосен, и текла
Вдоль по коре, сухой и жесткой,
Смола, прозрачнее стекла…
Мне снилось северное море,
Лесов пустынные края…
Мне снилась даль, мне снилась сказка –
Мне снилась молодость моя.
Анализ стихотворения Бунина «Сказка»
В произведении моделируется картина заповедного уголка природы, наполненная радостью, светом и ликованием. Пейзажной зарисовке отведено центральное место во сне, навеянном воспоминаниями о далекой молодости героя.
Каковы слагаемые сказочного пейзажа? Анализ словесного материала, избранного для описания воображаемой природы, выделяет две значительные группы. Первая из них собирает вокруг себя лексемы, в значении которых имеются смысловые оттенки первозданности, заповедности. Особенно много такой лексики в начальной строфе. Вторая группа более обширна, она объединяет лексику с коннотациями теплого света, блеска и чистоты. Эти понятия соотносятся с положительными эмоциями — радостью и весельем.
С ощущением счастья связана и группа слов, обозначающая синий цвет: чистым и ярким оттенком, символизирующим божественное начало, наделяются лукоморье и небосклон. Среди других элементов цветописи — солнечные оттенки и розовый. Такое разнообразие, возникшее в рамках лаконичного бунинского стиля, — знак восхищения, которое вызывает пейзаж у лирического героя.
Описывая сказочную природу, поэт употребляет особый символ — слово «лукоморье». Мощные аллюзии, порожденные этим понятием, отсылают читателя не только к гениальным пушкинским строкам, но восходят к народным истокам. В языческих верованиях восточных славян лукоморьем обозначалось волшебное место в заповедном краю, где произрастало мировое древо. Оно служило своеобразным лифтом в другие миры. Поэт продолжает древнюю аналогию: его лукоморье способно повернуть время вспять и возвратить лирического героя в молодые годы.
В финальных строках представлена философская формула молодости, которая состоит из двух составляющих — «даль» и «сказка». Герой осознанно поэтизирует былые годы, подчеркивая их отдаленность и недосягаемость. Возвышенно-радостное настроение, переданное пейзажем, подкрепляется лирическим «мы», которое встречается в начальной строке. Влюбленная пара, романтичная и юная, вписывается в общую картину, дополняя ее красотой и согласием своих отношений.
Светлый тон произведения, в котором радость преобладает над грустью, усиливается кольцевой анафорой «Мне снилось/ снилась». В последней строфе эта фраза повторяется трижды, подчиняясь особой логике русской сказки и подчеркивая гармоничность лирической картины-воспоминания.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Источник
Иван Алексеевич Бунин
…И снилось мне, что мы, как в сказке,
Шли вдоль пустынных берегов
Над диким синим лукоморьем,
В глухом бору, среди песков.
Был летний светозарный полдень,
Был жаркий день, и озарен
Весь, лес был солнцем, и от солнца
Веселым блеском напоен.
Узорами ложились тени
На теплый розовый песок,
И синий небосклон над бором
Был чист и радостно-высок.
Играл зеркальный отблеск моря
В вершинах сосен, и текла
Вдоль по коре, сухой и жесткой,
Смола, прозрачнее стекла…
Мне снилось северное море,
Лесов пустынные края…
Мне снилась даль, мне снилась сказка –
Мне снилась молодость моя.
Иван Бунин
В произведении моделируется картина заповедного уголка природы, наполненная радостью, светом и ликованием. Пейзажной зарисовке отведено центральное место во сне, навеянном воспоминаниями о далекой молодости героя.
Каковы слагаемые сказочного пейзажа? Анализ словесного материала, избранного для описания воображаемой природы, выделяет две значительные группы. Первая из них собирает вокруг себя лексемы, в значении которых имеются смысловые оттенки первозданности, заповедности. Особенно много такой лексики в начальной строфе. Вторая группа более обширна, она объединяет лексику с коннотациями теплого света, блеска и чистоты. Эти понятия соотносятся с положительными эмоциями — радостью и весельем.
С ощущением счастья связана и группа слов, обозначающая синий цвет: чистым и ярким оттенком, символизирующим божественное начало, наделяются лукоморье и небосклон. Среди других элементов цветописи — солнечные оттенки и розовый. Такое разнообразие, возникшее в рамках лаконичного бунинского стиля, — знак восхищения, которое вызывает пейзаж у лирического героя.
Описывая сказочную природу, поэт употребляет особый символ — слово «лукоморье». Мощные аллюзии, порожденные этим понятием, отсылают читателя не только к гениальным пушкинским строкам, но восходят к народным истокам. В языческих верованиях восточных славян лукоморьем обозначалось волшебное место в заповедном краю, где произрастало мировое древо. Оно служило своеобразным лифтом в другие миры. Поэт продолжает древнюю аналогию: его лукоморье способно повернуть время вспять и возвратить лирического героя в молодые годы.
В финальных строках представлена философская формула молодости, которая состоит из двух составляющих — «даль» и «сказка». Герой осознанно поэтизирует былые годы, подчеркивая их отдаленность и недосягаемость. Возвышенно-радостное настроение, переданное пейзажем, подкрепляется лирическим «мы», которое встречается в начальной строке. Влюбленная пара, романтичная и юная, вписывается в общую картину, дополняя ее красотой и согласием своих отношений.
Светлый тон произведения, в котором радость преобладает над грустью, усиливается кольцевой анафорой «Мне снилось/ снилась». В последней строфе эта фраза повторяется трижды, подчиняясь особой логике русской сказки и подчеркивая гармоничность лирической картины-воспоминания.
Текст: pishi-stihi.ru
Источник
В поле было холодно, туманно и ветрено, смерилось рано. Еле светили
подкрученные фитили ламп и резко воняло керосином в пустом вокзале нашей
захолустной станции, на буфетной стойке в третьем классе спал под тулупом
станционный сторож. Я прошел в комнату для господ – там медленно постукивали в
полусумраке стенные часы, на столе желтела прошлогодняя вода в графине… Я лег
на вытертый плюшевый диван и тотчас уснул, утомленный тяжелой дорогой под
дождем и снегом. Спал я, как мне казалось, долго, но, открыв глаза, с тоской
увидел, что на часах всего половина седьмого.
«И прошел тот день к вечеру темных осенних ночей», – вспомнилась мне
печальная строка из какой-то старой русской книги.
По-прежнему было холодно и тихо, по-прежнему чернела за окнами тьма…
Когда часы нерешительно, точно раздумывая, пробили восемь, где-то
завизжала и гулко хлопнула дверь, а на платформе жалобно заныл звонок. Выйдя в
третий класс, я увидал мещанина в картузе и чуйке, который, поставив локти на
колени и положив в ладони голову, неподвижно сидел на скамье.
– Это поезд вышел? – спросил я.
Мещанин встрепенулся и взглянул на меня испуганно. Потом что-то
пробормотал и, нахмурившись, быстро пошел к дверям на платформу.
– У него жена в родах помирает, – сказал проснувшийся сторож, сидя на
буфетной стойке и вертя цигарку из газетной бумаги. – У всякого, значит, свое
горе, – прибавил он рассеянно и вдруг сладко зевнул, оживленно, с непонятным
злорадством заговорил: – Вот тебе и женился на богатой! Второй день мучается,
царския врата в церкви отворили – ничего не помогает. Теперь в город за
доктором скачет, а к чему, спрашивается?
– Думаешь, не поспеет?
– Никак! – ответил сторож. – Воротится он завтра вблизу вечера, а она к
тому времени помрет. Беспременно помрет, – прибавил он убежденно. – Три раза,
говорит, на оракул кидал, – кто, мол, раньше помрет, я али жена, и три раза
выходило одно и то же. Перва… как это? «Нечего тебе простирать вдаль свои
намерения», а потом и того хуже: «Молись богу, не пей вина и пива и готовься в
монастырь». А вчерась, говорит, во сне видел: будто обрили его догола и все
зубы вынули…
Он, верно, говорил бы еще долго, но тут тяжело зашумел подходящий товарный
поезд. Снова завизжала и заныла входная дверь, показался кондуктор в тяжелой
мокрой шинели с оторванным на спине хлястиком, за ним смазчик с тусклым фонарем
в руке… Я вышел на платформу.
Там я долго ходил в темноте ветреной, сырой ночи. Наконец, сотрясая
зазвеневшие рельсы, загорелся в тумане своими огромными красными глазами
пассажирский паровоз. Я поднялся в полутемный, теплый и вонючий вагон,
переполненный спящим народом, и уже на ходу поезда нашел свободную скамейку в
углу около двери в другое отделение. В зыбком сумраке вокруг меня беспорядочно
темнели лежащие на лавках и на поднятых спинках лавок, под полом гудели колеса,
и, закрывая глаза, я все терял представление, в какую сторону идет поезд. Но
прошел истопник с кочергой, похожий на негра, и не затворил возле меня двери.
Послышался говор, потянуло махоркой… Мещанин, ехавший в город за доктором,
сидел и курил с угрюмым, сосредоточенным выражением лица, на краю четвертой от
двери лавки у чьих-то ног, а за растворенной дверью возле меня, в дымном
сумраке под фонарем, тесной кучкой курили мужики и слушали кого-то, сидевшего
против них.
– Да-а, братцы мои, – слышался сквозь гул бегущего вагона чей-то голос. –
Да-а. И попадись в это самое разнесчастное село старик-священник из Епифани.
Перевели его, значит, из города в самый что ни на есть бедный приход, А за что
перевели – пил дюже… значит, и перевели вроде как бы в наказание. А старичок-
то пить-то пил, да оказался такой, что лучше и не надо. «Сколько, мол, отец
Петр, за кстины аль за похороны берете?» – «Не я, свет, беру, а нуждишка!
Сколько силы твоей есть…» И вот так-то всегда. Перевели его, значит, весной,
пробыл он честь-честью лето, а осенью и захворай. Года, что ли, такие, или
простудился он, – лето-то, сами знаете, какое было, – только, видимое дело,
слабеть стал. И вот, братцы мои, почуявши такую историю, вышел он на Покров
после обедни к народу – и простился со всеми: «Должно, говорит, скоро я
преставлюсь к господу богу, миряне, – простите, ежели согрешил что…» И,
сказавши таким манером, поклонился народу и ушел в алтарь. А пришедши домой,
сел было обедать, есть не наел, только ложкой помутил, встал и говорит сторожу,
что при ём заместо служки был: «Что-то, говорит, мне холодно, свет, и так-то
скушно, – просто мочи нет. Все дочка-покойница вспоминается, все будто ждет она
меня к себе… Убирай, мол, со стола – не идет мне еда на ум». – «Напрасно вы
такие речи говорите, папаша, – это сторож-то ему, – напрасно, мол, так
случилось. Какие такие наши годы?» – «Нет, говорит, помру! Только дюже,
говорит, везде горя много, и ужли никакой тому перемены не буде?» А на дворе не
хуже теперешнего льет, невзгода, и уж вечер заходит. Поглядел этак старичок в
окошечко, махнул ручкой и ушел к себе в горницу. А в горнице оправил лампадку
да и прилег на часок. То ли он спал, то ли так, в забытьи лежал, только ночь на
дворе, а он все лежит да лежит…
– Вот она, дело-то какая! – сказал кто-то с глубоким вздохом. – На Покров,
говоришь, вышло-то все это?
– Да ведь сказали, на Покров! – сумрачно перебил сиплым голосом большой
рыжий мужик с злыми глазами в рваном полушубке, сидевший на краю лавки против
рассказчика.
– На Покров, на Покров, – подтвердил рассказчик. – Вечером. Ушел, говорю,
к себе в горницу и лег… Да-а… Ушел и лежит и так будто угрелся на
лежаночке, супротив лампадки, что никак не может подняться, помолиться да лечь
как следует. Лежу, говорит, гляжу на лампадку и вдруг вижу: отворяется тихенько-
тихенько этак дверь и входит ко мне дочь-покойница. «Что такое, думаю, что за
притча такая, господи?» А она проходит прямо ко мне и кладет мне руку на руку.
Сама вся в черном, а лицо белая, 6елая да красивая! А этак вполголоса: «Встань,
говорит, батюшка, иди поскорее в церковь». Я р-раз с постели, а ей уж нету!
Посидел, я, посидел, и, что больше сижу, все чудней и страшней мне становится.
Вскочил, наконец того, на ноги, захватил ключи от церкви, накинул шубенку,
выбрался в сенцы… Темь, жуть, сенцы так и гудут от бури, – нет, думаю, надо
итить! Спешу на гору, дохожу до церкви, – глядь, а там огонек теплится, ровно
бы покойник на ночь поставлен. Оробел я опять, одначе перекрестился – и на
паперть. Насилу ключом в замок попал. Отворяю дверь – нет тебе никакого
покойника, а только горит свечечка над царскими вратами. Кто ж это, думаю, ее
зажег, что такое буде? Стою ни жив ни мертв, вдруг – р-раз! – отдернулась
занавесь на царских вратах, растворяются этак широко и тихо двери, и выходит из
темени, из самого, значит, алтаря, агромадный красный кочет. Вышел,
остановился, затрепыхал крыльями и как закричит на всю церкву: ку-ка-ре-ку!
Пропел до трех раз и пропал. И только, значит, пропал, выходит из алтаря
другой, белый, как кипень, и запел еще громче прежнего. И опять до трех раз…
У меня, рассказывал священник поутру, руки, ноги отнялись, а я все стою и жду,
что будет дальше, а дальше выходит и третий: черный, как головешка, только
гребешок светится, и запел он, братцы мои, таково жутко и строго, что опустился
я на коленки и говорю так внятно и раздельно на всю церкву: «Да воскреснет бог
и расточатся враги его!» И только это сказал я, – нет тебе никаких кочетов, а
стоит передо мною седенький-седенький монашек и говорит мне тихим голосом: «Не
пужайся, служитель божий, а объяви всему народу, что, мол, означает твоя
видение. А означает она ба-альшие дела!»
– Вот за это-то за самое и называют вашего брата храпоидолами, чертями, –
громко сказал мещанин, открывая глаза и угрожающе нахмуриваясь. – Ночь, скука,
а он ишь какие суеверия сидит разводит! Ты к чему все это гнешь-то, а?
– Да ведь я ничего плохого, – несмело пробормотал рассказчик.
– Позволь – ты откуда взял-то все это?
– Как откуда? Сам священник, говорят, рассказывал.
– Священник энтот помер, – перебил мещанин.
– Это верно, верно… помер… вскорости и помер…
– Ну, значит, и брешут на него, что в голову влезет. Ведь это сновидение.
Дубина!
– Да я-то про что ж? Известно, сновидение.
– Ну и молчи, – опять перебил мещанин. – Да и курить-то давно пора
бросить, надымили – овин чистый!
– В первый класс иди, коли не ндравится, – сипло и зло сказал рыжий мужик.
– Побреши еще!
– Брешут собаки да твои свояки!
– Буде, буде, ребята! – закричали мужики, заволновавшись.
Бранившиеся смолкли, и в вагоне на время наступила тишина. Потом мещанин
вздохнул.
– Ну и стерва, прости ты меня, господи! – задумчиво и серьезно сказал он
таким тоном, точно был в вагоне один.
И опять наступила тишина с глухим говором колес, храпом и дыханием спящих.
– А за что ругаться-то? – спросил рассказчик, когда бранившиеся угрюмо
успокоились. – Кто первый начал-то? Ведь ты! Мы балакали промеж себе…
– Чо-орт! – ответил мещанин поспешно, и голос его страдальчески дрогнул. –
Ведь ночь, скука, а у меня, может, жена и дите помирают. Пойми!
– Горя-то и у других не мене твоего, – ответил рыжий мужик.
– Не мене! – передразнил мещанин. – Я, может быть, тысячи не пожалел бы
теперь на доктора, а он за сто верст, а дорога – ни проходу, ни проезду!
Вчерась измаялся, ткнулся в чем был на постель и вижу – будто обрили меня
догола и все зубы вынули! Пойми – сладко?
– Ага! – сказал рыжий мужик. – Покаялся! А то – сновиде-ение!
– До Туровки кто имеет билеты? – прокричал кондуктор, проходя по вагону.
И, осветив фонарем чьи-то ноги, крепко хлопнул возле меня дверью в
соседнее отделение.
Поднявшись с места, я снова отворил ее и стал на пороге. Мещанин сидел,
спал, согнувшись, а рыжий мужик говорил со сдвинутыми бровями тому, который
рассказывал:
– Ну, ну, докапывай дальше.
Несколько полушубков стеснилось вокруг рассказчика, несколько серьезных
глаз блестело в дымном сумраке глухо гудящего и бегущего вагона. Рассказчик
вздохнул и уже хотел было начать говорить, но тут рыжий поднял на меня глаза и
сипло сказал:
– А тебе, господин, что надо?
– Послушать хотел, – ответил я.
– Не господское это дело мужицкие побаски слушать.
– Да-а, братцы мои, – снова заговорил рассказчик прежним тоном, как только
я отошел, – и стоит, значит, перед ним седенький, седенький монашек и говорит
ему тихим голосом: «Не пужайся, мол, служитель божий, а слушай и обьяви народу,
что, мол, означает твоя видение. А означает она ба-альшие дела»…
Но, начав громко, рассказчик мало-помалу стал понижать голос. Тщетно я
вслушивался – все тонуло в ропоте колес и в тяжком храпе спящих. Заслышав
сквозь этот ропот и храп далекий заунывный свисток паровоза, возвещавший о
станции, с лапки возле меня поспешно вскочил юнкер в очках, оглянулся вокруг
себя странными глазами и, опять быстро опустившись на скамью и облокотившись на
свой сундучок, тотчас же опять заснул. Какая-то пожилая женщина в темном
ситцевом платье поднялась, болезненно морщась, и поплелась в сени. Лежащие,
мешки, сундуки и полушубки составляли грубую и печальную картину, которая
раскачивалась передо мною. Мужик, рассказывавший про петухов, сидел, подавшись
вперед к рыжему, и что-то негромко, но горячо говорил, но, когда я
настораживался, чтобы расслышать, что он говорил, из дымного сумрака против
меня ничего не было слышно, только блестели серьезные и злые глаза.
1903
Источник
И.А.Бунин. «Сказка»
…И снилось мне, что мы, как в сказке,
Шли вдоль пустынных берегов
Над диким синим лукоморьем,
В глухом бору, среди песков.
Был летний светозарный полдень,
Был жаркий день, и озарён
Весь лес был солнцем и от солнца
Весёлым блеском напоён.
Узорами ложились тени
На тёплый розовый песок,
И синий небосклон над бором
Был чист и радостно высок.
Играл зеркальный отблеск моря
В вершинах сосен, и текла
Вдоль по коре, сухой и жёсткой,
Смола, прозрачнее стекла…
Мне снилось северное море,
Лесов пустынные края…
Мне снилась даль, мне снилась сказка –
Мне снилась молодость моя.
Константин Бальмонт. «Снежинка».
Светло-пушистая,
Снежинка белая,
Какая чистая,
Какая смелая!
Дорогой бурною
Легко проносится,
Не в высь лазурную –
На землю просится.
Лазурь чудесную
Она покинула,
Себя в безвестную
Страну низринула.
В лучах блистающих
Скользит, умелая,
Средь хлопьев тающих
Сохранно-белая.
Под ветром веющим
Дрожит, взметается,
На нём, лелеющем,
Светло качается.
Константин Бальмонт. «Золотая рыбка».
В замке был весёлый бал,
Музыканты пели.
Ветерок в саду качал
Лёгкие качели.
В замке, в сладостном бреду,
Пела, пела скрипка.
А в саду была в пруду
Золотая рыбка.
И кружились под луной,
Точно вырезные,
Опьянённые весной,
Бабочки ночные.
Пруд качал в себе звезду,
Гнулись травы гибко,
И мелькала там в пруду
Золотая рыбка.
Хоть не видели её
Музыканты бала,
Но от рыбки, от неё,
Музыка звучала.
Чуть настанет тишина,
Золотая рыбка
Промелькнёт, – и вновь видна
Меж гостей улыбка.
Снова скрипка зазвучит,
Песня раздаётся.
И в сердцах любовь журчит
И весна смеётся.
Взор ко взору шепчет: «Жду!»
Так светло и зыбко,
Оттого что там в пруду –
Золотая рыбка.
Александра ЗАГОРУЛЬКО,
г. Хабаровск
Стихотворение «Сказка» в
5-м классе
ЦЕЛИ УРОКА
1. Представить детское мировосприятие поэта,
ставшее основой его творчества, обучать
частичному анализу лирического произведения
через сопоставление и моделирование,
исследование текста, творческие работы детей;
совершенствовать навык выразительного чтения,
умение устно и письменно выражать свои мысли.2. Развивать интегративные качества мышления
и художественного восприятия, умение
анализировать, сравнивать, обобщать, делать
выводы, развивать эмоционально-нравственную
сферу учащихся, креативные способности.3. Воспитывать эстетическое отношение к
действительности и явлениям искусства,
способность сопереживать; совершенствовать
коммуникативную культуру.
ХОД УРОКА
1. Вступительное слово учителя
Сегодня с нами на уроке томиком стихов,
старинной фотографией, своими мыслями и
чувствами – мастер, Иван Алексеевич Бунин. Поэт,
писатель, переводчик, первый из русских
писателей удостоенный международной
Нобелевской премии. Человек, до боли сердечной
любивший Россию и умерший на чужбине, в Париже, в
1953 году. Постичь грани удивительного таланта,
понять сложность его жизненного пути вам ещё
предстоит. А сегодня мы с вами заглянем в
Лукоморье Бунина, а значит – в детство, значит –
в сказку.(Подготовленный ученик читает стихотворение
Бунина «Детство».)
Мы попадаем в море света, тепла, ощущаем запахи,
дотрагиваемся до грубого морщинистого ствола.
“Солнечные палаты” детства – эта метафора
уводит нас в далёкие 70-е годы девятнадцатого
столетия. Матушка Людмила Александровна и Ваня –
в гостиной, за круглым столом. Она читает ему
наизусть целыми страницами «Руслана и Людмилу».
Вся молодость её и её сверстников прошли в
обожании Пушкина. «Руслана и Людмилу» они
переписывали тайком в свои заветные тетрадки.
Медленное, по-старинному несколько манерное,
томное и нежное чтение.У Лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том…
А в воображении мальчика образ пушкинской
сказочной Людмилы двоится, совмещается с
Людмилой другой – его матушкой, только в пору её
молодости. “Ничего для моих детских, отроческих
мечтаний не могло быть прекрасней, поэтичней её
молодости и того мира, где росла она, где в
усадьбах было столько чудесных альбомов с
пушкинскими стихами, и как было не обожать и мне
Пушкина, и обожать не просто как поэта, а как бы
ещё и своего, нашего?” – размышляет Бунин.Детство каждого человека – пора, когда
закладываются основы впечатлений, когда
переживания ослепительно ярки, а только что
распахнувшийся мир чист, сверкающ, заманчив,
точно омытый летним дождём. Ваня рос необычайно
впечатлительным, остро восприимчивым мальчиком.
Он вспоминал, как, будучи совсем маленьким, он не
спал всю ночь, вслушивался в звуки, вглядывался в
глубокое небо с миллиардами звёзд. А раздавшиеся
в утреннем, чистом воздухе трели жаворонка
остались на всю жизнь в душе. “И на эту песнь
отозвалась моя чуткая детская душа. Я помню,
прислушивался, прислушивался, и непонятная тихая
грусть овладела мною. У меня покатились слёзы”,
– вспоминал Бунин.Воспитатель и учитель Вани Николай Осипович
Ромашков пленил мечтой стать живописцем. “Я весь
дрожал при одном взгляде на ящик с красками,
пачкал бумагу с утра до вечера, часами
простаивал, глядя на дивную, переходящую в
лиловую, синеву неба, которая сквозила в жаркий
день против солнца в верхушках деревьев, как бы
купающихся в этой синеве – и навсегда проникся
глубочайшим чувством истинно божественного
смысла и значения земных и небесных красок”.Черты бунинского дарования – необыкновенная
чувствительность, понимание языка природы,
изобразительность, чувство красок, вплоть до
тончайших, почти неразличимых оттенков и
переходов – предвосхищены впечатлениями его
детства.Частью этого огромного детского мира был
Пушкин. “Когда он вошёл в меня, когда я узнал и
полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? Когда я
узнал и полюбил её небо, воздух, солнце, родных,
близких? Ведь он со мной – и так особенно – с
самого начала моей жизни”, – говорил Бунин. В
юности поэт подражал Пушкину даже в почерке. Он
говорил о желании, “которое страстно испытывал
много, много раз в жизни, желание написать
что-нибудь по-пушкински, что-нибудь прекрасное,
свободное, стройное, желание, проистекавшее от
любви, от чувства родства к нему, от тех светлых
(пушкинских каких-то) настроений, что Бог порою
давал в жизни”.Литературоведы утверждают, что
изобразительные средства бунинского языка
просты, исполнены строгости и ясности, что он не
изменяет духу русской классической поэзии, в
первую очередь поэзии Пушкина.Попробуем в этом убедиться.
2. Работа по стихотворению Бунина «Сказка»
- Выразительное чтение стихотворения учителем.
- Выявление восприятия. Какими настроениями,
чувствами проникнуто стихотворение? - Сказка, лукоморье… Вы почувствовали созвучие с
Пушкиным? Обращение к модели Вступления к поэме
«Руслан и Людмила». В центре макрообраз – сказка,
лукоморье. По краям, по окружности – микрообразы:
леший, русалка, избушка на курьих ножках и так
далее. Модель многомерна, каждый микрообраз
разрастается в сказку. Бунин ещё мальчиком
назвал Вступление… “ворожбой из кругообразных
движений”. Сказка у Пушкина как реальность,
“правда чуда” – “Я там был…” - Самостоятельная работа учащихся в микрогруппах
– создание подобной модели по стихотворению
Бунина. Предварительно коллективно выделяется
макрообраз – сказка, сон (обращение к названию
стихотворения, к часто повторяющимся словам и
выражениям первой и последней строф). Учащиеся
отмечают кольцевую композицию стихотворения,
выделяют микрообразы: пустынные берега, дикое
синее лукоморье, глухой бор, лес, озарённый
солнцем… (Каждая группа работает с отдельной
строфой, микрообразы выписываются на заранее
приготовленные круги из альбомных листов. Модель
стихотворения создаётся на доске при
минимальной затрате времени.)
Макрообраз –
сказка, сон, а микрообразы реальные! Чудо правды!
Картинки природы, необыкновенно красивые,
превращены воображением поэта в сказку,
сновидение “Снилась молодость…” – всё
проходит, о былом остаётся лишь красивый сон. В
молодости иное восприятие: мир яркий, красочный. - Исследование цветовой гаммы стихотворения и
образов, передающих свет. Работа по вариантам.
1-й вариант – синее лукоморье, розовый песок,
синий небосклон.2-й вариант – светозарный полдень, озарён весь
лес был солнцем…
- Представление рисунков – иллюстраций
стихотворений Бунина (индивидуальное домашнее
задание).
Известный иллюстратор Пушкина Владимирский
заметил, что поэт очень редко употребляет слова,
обозначающие цвет. Всего по одному разу в поэме
«Руслан и Людмила» употребляются цвета зелёный и
синий. Поэт знал, что в русских сказках всегда
присутствует образ солнца с его золотым сиянием.
И поэтому эпитет “золотой” употребляется часто.
Но ведь это не цвет на палитре художника, а тёплый
тон, солнечное свечение. Пушкин очень любил
поражать читателя эффектами света: “Вдруг… свет
блеснул в тумане…”, “…из вод выходят ясных…” В
поэтическом воображении Пушкина возникали в
основном не цветные картины, а световые (поэт был
графиком и с увлечением работал светом и тенью, а
цвет применял редко и ответственно, недаром и в
реальной жизни он любил рисовать пером). Бунин
следует Пушкину, наполняя свои стихотворения
светом, золотом солнца, но для него значим и цвет.
(Помните детские увлечения?) В таком небольшом
стихотворении трижды употребляются слова,
обозначающие цвет. Взгляд поэта охватывает землю
и небо во всей их цветовой реальности и дарит
своим читателям очередное чудо – чудо света и
цвета. Обратите внимание, как с образом солнца (2-я
строфа) связаны образы 3-й и 4-й строф: тени, синий
небосклон, отблеск моря, смола прозрачнее стекла.
- Литературоведы отмечают, что в бунинских
стихотворениях за цветом скрываются чувства,
мысли, настроение, а вместе с красками живут
разнообразные звуки. Найдите в стихотворении
слова, передающие звуки.
В стихотворении Бунина тихо, тишина.
Пустынные берега, пустынные края – не от слова
“пустыня”, а от слова “пусто”, ни души! Помните
у Пушкина: “На брег песчаный и пустой”? В словаре
Ожегова одно из значений слова “пустынный” –
безлюдный, необитаемый. Поэтому и лукоморье
дикое, и бор глухой. Это наблюдение возвращает
нас к ключевому образу – сон, сказка. Не об этом
ли говорит философ Лосев: “Умной тишиной и
покоем вечности веет от чуда”. Поэт подарил нам
ещё одно чудо – чудо тишины!
- Мы начали с вами разговор о стихотворении с его
настроения.
Найдите во 2-й, 3-й и 4-й строфах метафоры и
метафорические эпитеты, которые подчёркивают
это настроение. (“Весёлым блеском напоён”,
“…небосклон… чист и радостно-высок”, “Играл
зеркальный отблеск моря…”)
Сон уносит лирического героя в “даль,
молодость”, наполненную светом и радостью.
Образы, созданные поэтом, очень реальны: мы можем
ощутить теплоту песка, сухость и жёсткость коры…Удалось ли Бунину приблизиться к Пушкину?
Судите сами.Поэт подарил нам столько чудес: чудо правды,
чудо света и цвета, чудо тишины! Он подарил нам
своё лукоморье, свою сказку!
- Создайте своё чудо! Сочинение-миниатюра
«Лукоморье Бунина». - Чтение одной-двух детских работ.
Домашнее задание.
Выучить стихотворение
«Сказка» наизусть.
ПРИМЕЧАНИЯ
По усмотрению учителя можно сократить первую
часть урока, использовать время на работу по
выразительному чтению стихотворения.
Понятие “метафорический эпитет” даю
пятиклассникам вместе с понятием метафора.
Адаптированно ввожу понятия “лирический герой”
и “образ”, начиная с 5-го класса.
Детские работы (время
выполнения – 5 минут)
В лукоморье Бунина мы путешествуем по дальним
и волшебным краям воображения. Поэт переносит
нас в мир молодости и мечты. У него всё радостно,
всё ясно, всё светло.
Миша Сорока
Лукоморье Бунина – это сказка, беззвучная
сказка. Наполненная светом. Солнечным светом.
Блеском моря. И наконец, герою снится его детство,
ведь только в детстве можно почувствовать всю
красоту мира. Жалко, что это только сон.
Витя Учайкин
Лукоморье Бунина – это прекрасная добрая
сказка, которая совершенно неповторима
по-своему. Там использованы удивительные и ни на
что не похожие образы. Я не думаю, что нашёлся бы
писатель, который смог бы так прекрасно и
сказочно передать эти незабываемые моменты
жизни.
Игорь Селин
Лукоморье Бунина – это сказка, сон, чудо. Чудо
– это самое главное, чудо правды. Лукоморье
Бунина – это вечная тишина, а в этой тишине есть и
глухой бор, и лес, озарённый солнцем, узоры теней,
пустынный берег.
Катя Ботаногова
Лукоморье Бунина – это чудо из чудес. Все эти
чудеса создало слово. Лукоморье Бунина похоже на
Лукоморье Пушкина. Бунин хотел писать, как
Пушкин, с чувством и употреблять красивые слова.
Нет такого поэта, который бы смог так передать
чувства в стихотворении.
«Сказка» Иван Бунин
…И снилось мне, что мы, как в сказке,
Шли вдоль пустынных берегов
Над диким синим лукоморьем,
В глухом бору, среди песков.Был летний светозарный полдень,
Был жаркий день, и озарен
Веет, лес был солнцем, и от солнца
Веселым блеском напоен.Узорами ложились тени
На теплый розовый песок,
И сипни небосклон над бором
Был чист и радостно-высок.Играл зеркальный отблеск моря
В вершинах сосен, и текла
Вдоль по коре, сухой и жесткой,
Смола, прозрачнее стекла…Мне снилось северное море,
Лесов пустынные края…
Мне снилась даль, мне снилась сказка –
Мне снилась молодость моя.
Анализ стихотворения Бунина «Сказка»
В произведении моделируется картина заповедного уголка природы, наполненная радостью, светом и ликованием. Пейзажной зарисовке отведено центральное место во сне, навеянном воспоминаниями о далекой молодости героя.
Каковы слагаемые сказочного пейзажа? Анализ словесного материала, избранного для описания воображаемой природы, выделяет две значительные группы. Первая из них собирает вокруг себя лексемы, в значении которых имеются смысловые оттенки первозданности, заповедности. Особенно много такой лексики в начальной строфе. Вторая группа более обширна, она объединяет лексику с коннотациями теплого света, блеска и чистоты. Эти понятия соотносятся с положительными эмоциями – радостью и весельем.
С ощущением счастья связана и группа слов, обозначающая синий цвет: чистым и ярким оттенком, символизирующим божественное начало, наделяются лукоморье и небосклон. Среди других элементов цветописи – солнечные оттенки и розовый. Такое разнообразие, возникшее в рамках лаконичного бунинского стиля, – знак восхищения, которое вызывает пейзаж у лирического героя.
Описывая сказочную природу, поэт употребляет особый символ – слово «лукоморье». Мощные аллюзии, порожденные этим понятием, отсылают читателя не только к гениальным пушкинским строкам, но восходят к народным истокам. В языческих верованиях восточных славян лукоморьем обозначалось волшебное место в заповедном краю, где произрастало мировое древо. Оно служило своеобразным лифтом в другие миры. Поэт продолжает древнюю аналогию: его лукоморье способно повернуть время вспять и возвратить лирического героя в молодые годы.
В финальных строках представлена философская формула молодости, которая состоит из двух составляющих – «даль» и «сказка». Герой осознанно поэтизирует былые годы, подчеркивая их отдаленность и недосягаемость. Возвышенно-радостное настроение, переданное пейзажем, подкрепляется лирическим «мы», которое встречается в начальной строке. Влюбленная пара, романтичная и юная, вписывается в общую картину, дополняя ее красотой и согласием своих отношений.
Светлый тон произведения, в котором радость преобладает над грустью, усиливается кольцевой анафорой «Мне снилось/ снилась». В последней строфе эта фраза повторяется трижды, подчиняясь особой логике русской сказки и подчеркивая гармоничность лирической картины-воспоминания.
Источник