Аронзон стихи кому что снится



Аронзон леонид стихи кому что снится

Леонид Аронзон. Стихи

Псковское шоссе

Белые церкви над родиной там, где один я.

Где-то река, где тоска, затянув перешеек.

Чёрные птицы снуют надо мной, как мишени,

кони плывут и плывут, огибая селенья.

Вот и шоссе. Резкий запах осеннего дыма.

Листья слетели, остались последние гнёзда,

Рваный октябрь, и рощи проносятся мимо.

Вот и река, где тоска, что осталось за ними?

Я проживу, прокричу, словно осени птица,

низко кружась, все на веру приму, кроме смерти,

около смерти, как где-то река возле листьев,

возле любви и не так далеко от столицы.

Вот и деревья. В лесу им не страшно ли ночью?

Длинные фары пугают столбы, и за ними

ветки стучат и кидаются тени на рощи.

Mокрый асфальт отражается в коже любимой.

Всё остаётся. Так здравствуй, моя запоздалость!

Я не найду, потеряю, но что-то случится.

Возле меня, да и после кому-то осталась

рваная осень, как сбитая осенью птица.

Белые церкви и бедные наши забавы!

Всё остаётся, осталось и, вытянув шеи,

кони плывут и плывут, окунаются в травы,

черные птицы снуют надо мной, как мишени.

***

Утро

Каждый лёгок и мал, кто взошёл на вершину холма.

Как и лёгок и мал он, венчая вершину лесного холма!

Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?

Нас в детей обращает вершина лесного холма!

Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,

и вершину холма украшает нагое дитя!

Если это дитя, кто вознёс его так высоко?

Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.

Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!

Это память о рае венчает вершину холма!

Не младенец, но ангел венчает вершину холма,

то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!

Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,

нас вершина холма заставляет упасть на колени,

на вершине холма опускаешься вдруг на колени!

Не дитя там – душа, заключённая в детскую плоть,

не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом Господь!

Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,

посмотри на вершины: на каждой играет дитя!

Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!

это память о Боге венчает вершину холма!

***

Видение Аронзона

На небесах безлюдье и мороз.

На глубину ушло число бессмертных.

Но караульный ангел стужу терпит,

невысоко петляя между звёзд.

А в комнате в роскошных волосах

лицо жены моей белеет на постели,

лицо жены, а в нём её глаза,

и чудных две груди растут на теле.

Лицо целую в темя головы.

Мороз такой, что слёзы не удержишь.

Всё меньше мне друзей среди живых.

Всё более друзей среди умерших.

Снег освещает лиц твоих красу,

твоей души пространство освещает,

и каждым поцелуем я прощаюсь.

Горит свеча, которую несу

на верх холма. Заснеженный бугор.

Взгляд в небеса. Луна ещё желтела,

холм разделив на тёмный склон и белый.

По левой стороне тянулся бор.

На чёрствый наст ложился новый снег.

То тут, то там топорщилась осока.

Неразличим, на тёмной стороне

был тот же бор. Луна светила сбоку.

Пример сомнамбулических причуд,

я поднимался, поднимая тени.

Поставленный вершиной на колени,

я в пышный снег легко воткнул свечу.

Рите

Хандра ли, радость – всё одно:

кругом красивая погода!

Пейзаж ли, улица, окно,

младенчество ли, зрелость года, –

мой дом не пуст, когда ты в нём

была хоть час, хоть мимоходом:

благословляю всю природу

за то, что ты вошла в мой дом!

***

Приближаются ночью друг к другу мосты,

И садов и церквей блекнет лучшее золото.

Сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты

к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота.

***

Есть между всем молчание. Одно.

Молчание одно, другое, третье.

Полно молчаний, каждое оно –

есть матерьял для стихотворной сети.

А слово – нить. Его в иглу проденьте

и словонитью сделайте окно –

молчание теперь обрамлено,

оно – ячейка невода в сонете.

Чем более ячейка, тем крупней

размер души, запутавшейся в ней.

Любой улов обильный будет мельче,

чем у ловца, посмеющего сметь

гигантскую связать такую сеть,

в которой бы была одна ячейка!

***

Два одинаковых сонета

Любовь моя, спи, золотко моё,

вся кожею атласною одета.

Мне кажется, что мы встречались где-то:

мне так знаком сосок твой и бельё.

О, как к лицу! о, как тебе! о, как идёт!

весь этот день, весь этот Бах, всё тело это!

и этот день, и этот Бах, и самолёт,

летящий там, летящий здесь, летящий где-то!

И в этот сад, и в этот Бах, и в этот миг

усни, любовь моя, усни, не укрываясь:

и лик и зад, и зад и пах, и пах и лик –

пусть всё уснет, пусть всё уснет, моя живая!

Не приближаясь ни на йоту, ни на шаг,

отдайся мне во всех садах и падежах!

Любовь моя, спи золотко моё,

вся кожею атласною одета.

Мне кажется, что мы встречались где-то:

мне так знаком сосок твой и бельё.

О, как к лицу! о, как тебе! о, как идёт!

весь этот день, весь этот Бах, всё тело это!

и этот день, и этот Бах, и самолёт,

летящий там, летящий здесь, летящий где-то!

И в этот сад, и в этот Бах, и в этот миг

усни, любовь моя, усни, не укрываясь:

и лик и зад, и зад и пах, и пах и лик –

пусть всё уснет, пусть всё уснет, моя живая!

Не приближаясь ни на йоту, ни на шаг,

отдайся мне во всех садах и падежах!

***

Пустой сонет

Кто вас любил восторженней, чем я?

Храни вас Бог, храни вас Бог, храни вас Боже.

Стоят сады, стоят сады, стоят в ночах,

и вы в садах, и вы в садах стоите тоже.

Хотел бы я, хотел бы я свою печаль

вам так внушить, вам так внушить, не потревожив

ваш вид травы ночной, ваш вид её ручья,

чтоб та печаль, чтоб та трава нам стала ложем.

Проникнуть в ночь, проникнуть в сад, проникнуть в вас,

поднять глаза, поднять глаза, чтоб с небесами

сравнить и ночь в саду, и сад в ночи, и сад,

что полон вашими ночными голосами.

Иду на них. Лицо полно глазами…

Чтоб вы стояли в них, сады стоят.

***

Увы, живу. Мертвецки мёртв.

Слова заполнились молчаньем.

Природы дарственный ковёр

в рулон скатал я изначальный.

Пред всеми, что ни есть, ночами

лежу, смотря на них в упор.

Глен Гульд – судьбы моей тапёр

играет с нотными значками.

Вот утешение в печали,

но от него еще страшней.

Роятся мысли, не встречаясь.

Цветок воздушный, без корней,

вот бабочка моя ручная.

Вот жизнь дана, что делать с ней?

***

Всё лицо: лицо – лицо,

пыль – лицо, слова – лицо,

всё – лицо. Его. Творца.

Только сам Он без лица.

***

Благодарю Тебя за снег,

за солнце на Твоём снегу,

за то, что весь мне данный век

благодарить Тебя могу.

Передо мной не куст, а храм,

храм Твоего куста в снегу,

и в нём, припав к Твоим ногам,

я быть счастливей не могу.

***

Не ты ли, спятивший на нежном,

с неутомимостью верблюжьей

прошел всё море побережьем,

ночными мыслями навьюжен?

И не к тебе ли без одежды

спускался ангел безоружный

и с утопической надеждой

на упоительную дружбу?

Так неужели моря ум

был только ветер, только шум?

Я видел: ангел твой не прячась

в раздумье медленном летел

в свою пустыню, в свой надел,

твоим отступничеством мрачный.

***

Ещё в утренних туманах

твои губы молодые.

Твоя плоть богоуханна,

как сады и как плоды их.

Я стою перед тобою,

как лежал бы на вершине

той горы, где голубое

долго делается синим.

Что счастливее, чем садом

быть в саду? И утром – утром?

И какая это радость

день и вечность перепутать!

***

Боже мой, как всё красиво!

Всякий раз, как никогда.

Нет в прекрасном перерыва.

Отвернуться б, но куда?

Оттого, что он речной,

ветер трепетный прохладен.

Никакого мира сзади:

что ни есть – передо мной.

***

В двух шагах за тобою рассвет.

Ты стоишь вдоль прекрасного сада.

Я смотрю – но прекрасного нет,

только тихо и радостно рядом.

Только осень разбросила сеть,

ловит души для райской альковни.

Дай нам Бог в этот миг умереть

и, дай Бог, ничего не запомнив.

***

Как хорошо в покинутых местах!

Покинутых людьми, но не богами.

И дождь идёт, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

И дождь идёт, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идём за нами.

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идём за нами.

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:

ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

Ни самого нагана. Видит Бог,

чтоб застрелиться тут, не надо ничего.

Источник

ЛЕОНИД АРОНЗОН

ПЕСНЯ

Ты слышишь, шлепает вода

по днищу и по борту вдоль,

когда те двое, передав

себя покачиванью волн,

лежат, как мертвые, лицо

покою неба обратив,

и дышит утренний песок,

уткнувшись лодками в тростник.

Когда я, милый твой, умру,

пренебрегая торжеством,

оставь лежать меня в бору

с таким, как у озер, лицом.

ЛИСТАНИЕ КАЛЕНДАРЯ

Как будто я таился мертв

и в листопаде тело прятал,

совы и мыши разговор

петлял в природе небогатой,

и жук, виляя шлейфом гуда,

летел туда широкой грудью,

где над водою стрекот спиц

на крыльях трепеща повис,

где голубой пилою гор

был окровавлен лик озер,

красивых севером и ракой,

и кто-то, их узрев, заплакал,

и может, плачет до сих пор.

Гадюки быстрое плетенье

я созерцал как песнопенье,

и видел в сумраке лесов

меж всем какое-то лицо.

Гудя вкруг собственного у

кружил в траве тяжелый жук,

и осы, жаля глубь цветка,

шуршали им издалека.

Стояла дева у воды,

что перелистывала лица,

и от сетей просохших дым

темнел, над берегом повиснув.

Зимы глубокие следы

свежи, как мокрые цветы,

и непонятно почему

на них не вижу я пчелу:

она по-зимнему одета

могла бы здесь остаться с лета,

тогда бы я сплетал венок

из отпечатков лап и ног,

где приближеньем высоки

ворота северной тоски,

и снег в больших рогах лосей

не тронут лентами саней.

И здесь красива ты была,

как стих «печаль моя светла».

Гуляя в утреннем пейзаже,

я был заметно одинок,

и с криком: «Маменьки, как страшен!»

пустились дети наутек.

Но видя все: и пруд, и древо,

пустой гуляющими сад –

из-под воды смотрела Ева,

смотря обратно в небеса.

Напротив низкого заката,

дубовым деревом запрятан,

глаза ладонями закрыв,

нарушил я покой совы,

что эту тьму приняв за ночь,

пугая мышь, метнулась прочь.

Тогда открыв глаза лица,

я вновь увидел небеса:

клубясь, клубились облака,

светлела звездная река,

и, не петляя между звезд,

чью душу ангел этот нес:

младенца, девы ли, отца?

Глазами я догнал гонца,

но чрез крыло кивнув мне ликом,

он скрылся в темном и великом.

Что явит лот, который брошен в небо?

Я плачу, думая об этом.

Произведением хвалебным

в природе возникает лето.

Поток свирепый водопада

висит, висит в сиянье радуг.

По небу расцвели ромашки,

я их срываю, проходя.

Там девочки в ночных рубашках

резвятся около дождя.

Себя в траве лежать оставив,

смотрю, как падает вода.

Я у цветов и речек в славе,

я им читаю иногда.

Река приподнята плотиной,

красиво в воздухе висит,

где я, стреноженный картиной,

смотреньем на нее красив.

На холм воды почти садится

из ночи вырванная птица,

и пахнет небом и вином

моя беседа с тростником.

Хорошо гулять по небу,

что за небо! что за ним?

Никогда я в жизни не был

так красив и так любим!

Тело ходит без опоры,

всюду голая Юнона,

и музыка, нет которой,

и сонет несочиненный!

Хорошо гулять по небу,

босиком, для моциона.

Хорошо гулять по небу,

вслух читая Аронзона.

Приближаются ночью друг к другу мосты

И садов и церквей блекнет лучшее золото,

сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты

к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота.

И мне случалось видеть блеск –

сиянье Божьих глаз:

я знаю, мы внутри небес,

но те же неба в нас.

Как будто нету наказанья

тем, кто не веруя живет,

но нет, наказан каждый тот

незнаньем Божьего сиянья.

Не доказать Тебя примером:

перед Тобой и миром щит.

Ты доказуем только верой:

кто верит, тот Тебя узрит.

Не надо мне Твоих утех:

ни эту жизнь и ни другую –

прости мне, Господи, мой грех,

что я в миру Твоем тоскую.

Мы – люди, мы – Твои мишени,

не избежать Твоих ударов.

Страшусь одной небесной кары,

что Ты принудишь к воскрешенью.

Столь одиноко думать, что,

смотря в окно с тоской,

– там тоже Ты. В чужом пальто.

Совсем-совсем другой.

На стене полно теней

от деревьев (Многоточье)

Я проснулся среди ночи:

жизнь дана, что делать с ней?

В рай допущенный заочно,

я летал в него во сне,

но проснулся среди ночи:

жизнь дана, что делать с ней?

Хоть и ночи все длинней,

сутки те же, не короче.

Я проснулся среди ночи:

жизнь дана, что делать с ней?

Жизнь дана, что делать с ней?

Я проснулся среди ночи.

О жена моя, воочью

ты прекрасна, как во сне!

Вспыхнул жук, самосожженьем

кончив в собственном луче.

Длинной мысли продолженьем

разгибается ручей.

Пахнет девочка сиренью

и летает за собой,

полетав среди деревьев,

обе стали голубой.

Кто расскажет, как он умер?

Дева спит не голубой.

В небесах стоит Альтшулер

в виде ангела с трубой.

Вокруг лежащая природа

метафорической была:

стояло дерево – урода,

в нем птица, Господи, жила.

Когда же птица умерла,

собралась уйма тут народа:

– Пошли летать вкруг огорода!

Пошли летать вкруг огорода,

летали, прыгали, а что?

На то и вечер благородный,

сирень и бабочки на то!

Несчастно как-то в Петербурге.

Посмотришь в небо – где оно?

Лишь лета нежилой каркас

гостит в пустом моем лорнете.

Полулежу. Полулечу.

Кто там полулетит навстречу?

Друг другу в приоткрытый рот,

кивком раскланявшись, влетаем.

Нет, даже ангела пером

нельзя писать в такую пору:

«Деревья заперты на ключ,

но листьев, листьев шум откуда?»

Боже мой, как все красиво!

Всякий раз как никогда.

Нет в прекрасном перерыва,

отвернуться б, но куда?

Оттого, что он речной,

ветер трепетный прохладен.

Никакого мира сзади –

все, что есть – передо мной.

В двух шагах за тобою рассвет.

Ты стоишь вдоль прекрасного сада.

Я смотрю – но прекрасного нет,

только тихо и радостно рядом.

Только осень разбросила сеть,

ловит души для райской альковни.

Дай нам Бог в этот миг умереть,

и, дай Бог, ничего не запомнив.

То потрепещет, то ничуть.

Смерть бабочки? свечное пламя?

Горячий воск бежит ручьями

по всей руке и по плечу.

Подняв над памятью свечу,

лечу, лечу верхом на даме,

чтобы увидеть смерть лечу.

Какая бабочка мы сами!

А всюду так же, как в душе:

еще не август, но уже.

Как хорошо в покинутых местах!

Покинутых людьми, но не богами.

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:

ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

Ни самого нагана. Видит Бог,

чтоб застрелиться тут не надо ничего.

Источник

Название книги

Избранное

Аронзон Леонид Львович

СТИХИ

» Я, как спора, просплю до весеннего льда, «

» И скорописью не угнаться «

» Есть светлый полдень и раздолье льда, «

» Пойдемте: снег упал на землю «

» Качайся, слабая трава! «

» Сохрани эту ночь у себя на груди, «

» Приближаются ночью к друг другу мосты, «

» По взморью Рижскому, по отмелям «

» Не темен, а сер полусумрак, «

» Как бой часов размерена жара, «

» По городу пойду весёлым гидом «

» Принимаю тебя, сиротство, «

» Принимаю тебя, сиротство, «

» Есть между всем молчание одно. «

» Лист разлинованный. Покой. «

» Хандра ли, радость – всё одно: «

Вступление к поэме «Качели»

» Вот озеро лесное, я стою «

» Губ нежнее таитянок «

» Клянчали платформы: оставайся! «

» Каким теперь порадуешь парадом, «

» Плафон второго этажа «

» Вот человек, идущий на меня, «

» Развязки нет, один – конец, «

» Серебряный фонарик, о цветок, «

» По надберегу, по мосту, по «

» Когда безденежный и пеший «

» Лицо – реке, о набережных плеск, «

» По вестибюльной скуке города «

» Вега рек на гривах свей, «

» В поле полем я дышу. «

» Дурна осенняя погода: «

» Есть между нами молчание. Одно. «

» Боже мой, как все красиво! «

» Не ты ли, спятивший на нежном, «

» Как хорошо в покинутых местах! «

» Да, ночь пространна! «

» Еще, как Гулливер, пришит я «

» Ты приняла свое распятие, «

» В пустых домах, в которых все тревожно, «

Источник

Источник