Философу снится что он бабочка

Как-то судьба свела меня с одним известным человеком, писателем S, который был не только писателем, но и ученым. Несмотря на то, что я только закончил журфак и начал работать в одном издательстве, меня послали на пресс-конференцию, посвященную выходу книги того самого писателя. Дело было еще в том, что именно эта книга и принесла ему известность, а также премию «X».

Позже, зайдя в пресс-бар, чтобы выпить чашечку кофе, а то и рюмку чего-нибудь погорячее, я заметил его в группе коллег, и хоть он непринужденно беседовал с ними, во всей его фигуре чувствовалась некая отрешенность, словно он был сам по себе, к тому же он то и дело всматривался в то и дело входивших, словно ждал кого-то.

Заметив меня, S извинился перед собеседниками, направился ко мне и протянул руку.

– Вы, наверно, удивлены? – начал он.- Но я должен рассказать вам кое-что, давайте присядем вон в том углу и спокойно побеседуем, вы не против?

Видя мое изумление (сам S приглашает меня побеседовать, не против ли я?! Да это ж клад, свалившийся на мою голову!), ободряюще улыбнулся и промолвил:

– Да вы не робейте, вы мне напомнили меня самого в молодости!

Мы присели за дальний столик, где было менее шумно, и заказали по чашечке кофе.

Прикуривая, S глубоко затянулся и, подняв на меня свои серо-голубые глаза, посмотрел долгим, проникающим в самую душу взглядом. Странное ощущение я испытал в тот момент, будто если бы, заглянув в зеркало, вместо своего нынешнего отражения увидел себя самого, только в более зрелом возрасте.

– Вы читали мою книгу, – наконец спросил он и, не дожидаясь ответа, тут же добавил: – А ведь все в этой книге – чистая правда. Не верите? Тогда послушайте мою историю.

***

Случилось это тогда, когда я, как и вы, только окончив университет, начал работать в одном издательстве. И вот меня, как и вас, послали на пресс-конференцию. Не буду вдаваться в подробности, что это была за поездка, сейчас это будет лишним, скажу лишь, что, возвращаясь в родной город, следующим утром должен был быть уже в редакции.

Последнее, что врезалось мне в память от той поездки – это страшный грохот, скрежет колес, толчок, падая с верней полки, я ударился головой, и наступила тьма.

Не знаю, как долго это продолжалось, потом был вой сирен, вертолеты, тьма, свет, «мы его теряем», «разряд, еще разряд» и снова тьма. И словно меня потащили по темному тоннелю, и вдруг – свет, яркий, ослепляющий свет, воздух, разрывающий легкие! Меня крепко держали чьи-то чужие руки, и я закричал что есть силы, потом я почувствовал что-то близкое, родное, успокоился и уснул.

В тот же миг я словно бы очнулся и услышал: «Он пришел в себя, немедленно в операционную», укол и опять темнота, и снова свет, но уже не яркий, и я голодный жадно ловлю ртом и глотаю самую первую свою пищу, а мягкое и родное – моя мать, и, насытившись, я вновь засыпаю и просыпаюсь здесь, в этом мире, где я весь в проводах и трубках…

Так началась моя вторая и двойная жизнь. Засыпая там, в том мире, я просыпался здесь, и наоборот. Поскольку там я был пока всего лишь младенцем, то и спать мне приходилось чаще, хоть и по пару часов, соответственно, в этом мире я приходил в себя, когда же наступала пора просыпаться в том мире, я отключался здесь, врачи списывали это состояние на контузию.

Здесь, в больнице, за мной ухаживала молоденькая медсестра, тоже недавно окончившая обучение. У нас возникло то, что называют химией любви. Это она меня поставила на ноги, можно сказать. Выйдя из больницы, мы поженились.

Я быстро шел на поправку, хоть на ноги встать в буквальном смысле слова я смог только спустя полгода. Здесь, в этом мире, мне заново пришлось учиться ходить, и там, в другом мире, я также встал на ножки и вскоре пошел.

Так проходила моя двойная жизнь. Там я быстро учился всему, схватывая все на лету, становясь первым во всем, несмотря на то, что мир тот хоть и был похож на наш, но чем-то все же отличался. Тем не менее для меня он был привычен, ведь я в нем родился.

Так как я был, можно сказать, старше себя самого на двадцать с лишним лет, то быстро добился успеха во всем, вот только жениться там я не мог, возможно мне мешало то, что в этом мире я уже был женат и безумно любил свою жену…

Прогресс в обоих мирах шел своим чередом, мне же открывались многие знания, которые я начал применять и тут, и там. Благодаря этим знаниям я получил второе образование, став доктором наук в той области, в которой раньше и представить себя не мог, в этом мире, и к тридцати годам став магистром в том. Здесь же я написал эту самую книгу, эффект которой – эффект разорвавшейся бомбы. Нет, пожалуй, неудачное сравнение, скорее эффект бабочки*, думаю, вы знаете, что это означает.

Вы можете не верить мне, возможно даже сочтете меня выжившим из ума, только не пугайтесь того, что я вам сейчас скажу.

Скоро, совсем скоро ваша жизнь изменится так, что вы даже представить себе не можете, главное, не переживайте – все будет хорошо. Через какое-то время вы получите письмо, в котором будут доказательства того, что я не сумасшедший, и тогда вы сами все поймёте.

***

Следующим утром я возвращался поездом в родной город.

«Повезло, – думалось мне: – Еду один в купе, словно вип-персона, можно спокойно поработать, никто не будет отвлекать, можно лечь, где будет удобнее».

Готовя отчет о проделанной работе, делая правки в своем блокноте, я не переставал думать о том, какой же все-таки странный этот S, но в то же время, вспоминая его, я словно бы вспоминал кого-то очень мне близкого и знакомого, почти родного человека. Это удивляло меня, но, погрузившись в работу, я перестал думать об этом.

Я всегда любил поезда, шум вокзала, его запахи, и как приятно работать под мерный стук колес, а за окном проносятся местные пейзажи. Глядя на них думаешь – вот и жизнь твоя, словно поезд, а за окном проносятся дни, месяцы, годы…

Нам оставалось ехать меньше суток, к шести утра поезд прибывал на место назначения, а в восемь я должен был быть уже в редакции. Поэтому я решил лечь пораньше, а так как всегда любил верхние полки, то и в этот раз выбрал одну из них. Устраиваясь поудобнее, я и предположить не мог, что эта ночь поделит мою жизнь, разделит ее на две половины, как та трещина от землетрясения, что разделит железную дорогу этой ночью!

Это произошло в полпятого утра, когда все в поезде мирно спали. Толчок невероятной силы, скрежет колес о пути, страшный грохот и тьма.

А потом случилось то, что я уже услышал прошлой ночью от писателя и ученого S.

Позже, выйдя из больницы, где я познакомился с медсестрой – своей будущей женой, которая неотступно была мне опорой все эти долгие месяцы реабилитации (и последующие годы жизни), в один из дождливых осенних дней я получил то самое письмо.

«Дорогой мой друг!»

Так начиналось это послание:

«Как и обещал, я посылаю тебе, то есть самому себе, это письмо, хоть теперь ты и так знаешь все сам. И хоть ты все уже понял, у тебя пока еще нет тех знаний, которые помогут осмыслить всю свалившуюся тебе на голову информацию. Все еще впереди. В тот вечер ты повстречал самого себя, только из будущего. Это в конечном итоге спровоцировало Временной парадокс, последствием которого и стало землетрясение, повлекшее за собой катастрофу. У тебя возникнут вопросы, на которые я пока не готов дать ответы. Ответы ты узнаешь сам, когда придет время, когда будут необходимые для этого знания. Ты, вероятно, задаешься вопросом, зачем понадобилось создавать этот самый парадокс, затем, мой друг, что все это только лишь на благо человечества. Впереди много открытий, которые помогут обоим мирам, сделают прорыв в светлое завтра, так сказать.

Вот так, мой друг, теперь ты все знаешь и сам, знаешь, что все будет хорошо, что тебя ждет двойной успех, в двух твоих жизнях. И что годы спустя ты напишешь книгу, эпиграфом которой станет притча о бабочке Чжуан-Цзы.

Я прощаюсь и не прощаюсь с тобой одновременно, ведь ты – это я, а я – это ты. До встречи в светлом завтра!»

На этом письмо заканчивалось.

Я медленно положил листок на стол, задумчиво поглядел в окно. Осенний ветер срывал последние листья, и они кружились словно бабочки. Вытащив из ящика стола свой любимый толстый блокнот в кожаном переплете, куда обычно записывал какие-то идеи, вдохновляющие меня мысли, изречения великих, достал с полки книгу китайской философии, открыл на странице с цитатами Чжуан-Цзы** и начал писать:

«Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка!

Он весело порхал, был счастлив и не знал, что он – Чжоу.

А проснувшись внезапно, даже удивился, что он – Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу».

Примечания:

* Эффект бабочки – термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем: незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе и совершенно в другом месте.

** Чжуан-цзы, также Чжуан Чжоу (кит.трад. 莊子, упр. 庄子, пиньинь:Zhuāngzǐ; Учитель Чжуан) – китайский философ, предположительно IV века до н. э. эпохи Сражающихся царств, входящий в число учёных Ста Школ.

https://www.kleo.ru/items/contest/ehffekt-babochki-chzhuan-czy.shtml

Источник



Отправившись на поиски черной кошки Конфуция, кошки, которую очень трудно искать в тёмной комнате, особенно если её там нет, мы случайно набрели. нет, ни на кошку и не на мышку, а на бабочку. Это не просто коллекционная бабочка, не махаон – мечта энтомологов. Это призрачная бабочка, которая приснилась любителю парадоксов, китайскому философу Чжуанцзы.

К сожалению, о жизни Чжуанцзы мало что известно. Рассказывают, что он не любил строгое морализаторство Конфуция, принципиально не соглашался стать чиновником и, будучи свободным философом, любил предаваться размышлениям об отвлечённых началах.

Одному лишь ритуалу Чжуанцзы, по-видимому, всё же отдавал предпочтение – ритуалу винопития. Это позднее в Китае поэзия вина уступит место поэзии чая. А во времена Чжуанцзы многие философы предпочитали вино. На картинах того времени изображался благородный философ с чашей, в компании весёлых друзей, наслаждавшихся вместе с ними вкусом изысканного напитка. Маленькие фарфоровые чашечки, винный чайник, кувшин для вина в плетёной корзинке – всё это создавало атмосферу непринуждённости и беззаботности послеобеденного отдыха.

Вино и сны играли в философии Чжуанцзы особую роль. Послушаем, например, беседу из его трактата о сверхъестественных свойствах человека.

– «Почему настоящий человек идёт под водой и не захлёбывается? Ступает по огню и не обжигается? Идёт над тьмой вещей и не трепещет?»

– «А ты видел когда-нибудь, чтобы пьяный, упав с повозки, разбился бы до смерти? Кости у него такие же, как у других людей, а повреждение иные. Ибо душа у него целостная! Сел в повозку неосознанно и упал неосознанно.

Думы о жизни и смерти, удивление и страх не нашли места в его груди, поэтому падая он не сжимается от страха.

Если человек обретает подобную целостность от вина, то какую целостность он может обрести от природы! Мудрый человек сливается с природой, поэтому ничто не может ему повредить!»

Простое бытовое наблюдение оборачивается у китайского мудреца целой философией следования природе. Судите сами – пьяница, упавший с телеги, избегает серьёзных ушибов потому, что полностью естественен, лишён напряжения и целостен. Нам трудно представить себе Конфуция, о котором мы уже рассказывали, в роли проповедника винных чар. Ведь идеальным состоянием для учителя Куна были сосредоточенность и трезвость. С точки зрения конфуцианства вино – напиток цивилизованных людей. Оно не должно отвлекать от деятельного служения обществу и от исполнения ритуалов.

Напротив, для Чжуанцзы вино – напиток философов и бунтарей. Оно возвращает человека к тому первобытному состоянию, в котором он сливается с природой. Пьяный теряет внешние и ложные ориентиры и приобретает ориентиры внутренние и истинные. Следуя им, человек идёт верным жизненным путём – путём Дао. По этому пути идут не только люди, но и небесные светила.

Такая своеобразная философия опьянения закономерно переходила в притчах Чжуанцзы в философию сна. Сон имел для него огромное значение – ведь жизнь во сне бывает гораздо ярче и увлекательнее, чем жизнь наяву. Это уже давно заметили китайские мудрецы.

Оказывается, во сне можно ставить и решать самые сложные философские вопросы, вопросы о смысле жизни, о жизни после смерти, ибо сам сон напоминает смерть. Почти за двадцать веков до разговора Гамлета с черепом бедного Йорика с Чжуанцзы произошла следующая необычная история.

Однажды Чжуанцзы шёл по просёлочной дороге и вдруг наткнулся на голый череп, побелевший, но сохранивший форму. Чжуанцзы ударил по черепу хлыстом и обратился к нему с вопросом:

– «Бедный череп! Довела ли тебя до этого безрассудная жажда жизни или секира на плахе, когда служил ты побеждённому царю? Довели ли тебя до этого недобрые дела, опозорившие отца и мать, жену и детей? Или муки голода и холода? Довели ли тебя до этого многие годы жизни?»

Закончив свою речь, Чжуанцзы хлебнул вина из фляги и лёг спать, положив под голову череп. В полночь череп привидился ему во сне и сказал:

– «В твоих словах – бремя мучений живого человека. После смерти их не будет. Для мёртвого нет ни царя наверху, ни слуг внизу, не страшна для него смена времён года. Такого счастья нет даже у императора, обращённого лицом к югу».

– «О, мудрый череп, – отвечал Чжуанцзы – Хочешь, я велю Ведающему судьбами возродить тебя к жизни, отдать тебе плоть и кровь, вернуть отца и мать, жену и детей, соседей и друзей?»

– «Разве захочу я сменить царственное счастье на человеческие муки?!» – с достоинством и невозмутимостью ответил череп.

Этот удивительный разговор представлен в трактате Чжуанцзы в главе которая называется «Высшее наслаждение». Вообще по учению великого китайского мудреца сон является воплощением мечты человека о счастливой жизни, мгновенной и яркой, словно блеск молнии. В ином философском сне сливаются границы между реальностью и фантазией. Чжуанцзы довёл это слияние до полного логического завершения в знаменитой притче о бабочке.

«Однажды Чжуанцзы приснилось, что он – бабочка, весело порхающий мотылёк. Он наслаждался от души и не осознавал, что он Чжуанцзы. Но, вдруг проснулся, очень удивился тому, что он – Чжуанцзы и не мог понять: снилось ли Чжуанцзы, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжуанцзы?!»

Вот какая философская бабочка порхает в нашем музее. А вопрос, поставленный великим китайским мудрецом «кто же кому приснился – бабочке мудрец, или мудрецу бабочка?», остаётся неразрешённым и поныне. Современные философы серьёзно относятся к анализу сновидений. Они доказали, что логическим путём парадокс Чжуанцзы разрешить нельзя. Однако мудрецам не хочется в это верить, и они продолжают ломать голову над древним китайским парадоксом.

Что ж, рискните и Вы на досуге разобраться, кто же кому приснился? А мы, как учит древнекитайская мудрость, должны вовремя замолчать, склонив голову перед человеческой мудростью.

Источник

Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка! он весело порхал, был счастлив и не знал, что он – Чжоу. А проснувшись внезапно, даже удивился, что он – Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу – совсем не одно и то же. Или это то, что называют превращением?

(Из гл. 2 – «О равенстве вещей»)

Болотный фазан через десять шагов поклюет, через сто – напьется, а в клетке жить не хочетз хотя и сыт – а все как-то не то!

(Из гл, 3 – «Искусство жить»)

Когда скончался Лао Дань, Цинь И, соболезнуя о нем, простонал трижды и вышел. Ученики спросили!

– Разве вы не были другом Учителя?

– Был,- сказал Цинь И.

– А если так, то можно ли оплакивать его подобным образом?

– Можно,- ответил Цинь И.- Я было думал, что вы и впрямь его ученики, теперь же вижу, что – нет. Когда я пришел сюда с соболезнованием, то увидел, что старики оплакивают его, как сына, а молодые плачут по нем, как по матери. Собравшись здесь, они уже не могли удержаться от слез и стенаний. Но это ведь значит – противиться Небу, отойти от Истины, забыть о своем предназначении: в старину это называлось «грехом непослушания». Время пришло – Учитель родился; настало время уйти – Учитель покорился. Если смириться со своей участью и покориться неизбежному – к вам не найдут доступа ни радость, ни печаль:, в старину это называлось «освобождением из петли >.

(Из гл. 3 – «Искусство жить»)

У коня есть копыта – чтоб ступать по инею и снегу, шерсть – чтобы уберечься от ветра и стужи; он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и скачет – в этом истинная природа коня. Не нужны ему ни высокие башни, ни богатые хоромы.

Но вот появился Бо Лэ и сказал:

– Я знаю, как укрощать коней.

И принялся их прижигать и клеймить, стреноживать и взнуздывать, подстригать им гриву и подрезать копыта, приучать к стойлам и яслям. Из десяти коней подыхало два-три. А он морил их голодом и жаждой, гонял рысью и галопом, учил держать строй, терзал удилами спереди, грозил кнутом и плетью сзади – и коней стало подыхать больше половины.

– А я, – сказал Гончар,- знаю, как обращаться с глиной: круги делаю – строго по циркулю, квадраты – по угломеру.

– А я, – сказал Плотник,-знаю, как управляться с деревом; кривое – подгоняю по крюку, прямое – выравниваю по отвесу.

Но разве природа дерева и глины – в том, чтоб подчиняться крюку и отвесу, циркулю и угломеру! Однако умельцев славили из поколения в поколение, повторяя: «Бо Лэ умел укрощать коней, а Гончар и Плотник знали, как управляться с глиной и с деревом».

Такую же ошибку совершают и те, кто правит Поднебесной. Те, кто умел ею править,- поступали не так.

Природа людей постоянна: они ткут и одеваются, пашут и едят,- это можно назвать общими их свойствами. Единство п равенство – естественное их состояние. Вот почему во времена Высшей Добродетели их поступь была степенна, а взгляд – сосредоточен. В те времена в горах не было дорог и тропинок, а на реках – лодок и мостов; все живое держалось вместе, не зная границ; птицы и звери бродили стаями, а трава и деревья росли, как им вздумается. Зверя и птицу можно было водить на веревочке, можно было, взобравшись на дерево, заглянуть в гнездо к вороне или сороке. Тогда люди жили вместе с птицами и зверьми, были родней всему живому – где уж им было знать о низких и о благородных! Все были равно невежественны – и добродетель их не оставляла; в равной мере не знали желаний – и были просты и естественны. Так, живя в простоте и естественности, народ сохранял свою природу.

Но вот явились мудрецы, выдавая свои потуги – за «добро», свои ухищрения – за «долг»,- и в Поднебесной родились сомнения. Беспутство и неистовство стали выдавать за музыку, а мелочные правила – за обряды,- и в Поднебесной начались раздоры. Разве можно вырезать жертвенный кубок – не калеча дерева? Разве можно выточить скипетр – не губя белой яшмы? Как научить «добру» и «долгу» – если не отрешиться от Пути и Добродетели? Как научить обрядам и музыке – если не поступиться естественными чувствами? Разве можно создать узор – не перемешав пяти цветов? Разве можно построить шесть ладов – не смешав пяти звуков? Когда ради утвари калечат дерево – в этом повинен плотник; когда ради «добра» и «долга» забывают о Пути и Добродетели – в этом повинны мудрецы.

Живя на воле, кони щипали траву и пили воду. Радуясь – ласкались, сплетаясь шеями, осерчав – лягались, повернувшись задом. Только это они и умели. Когда же на них надели хомут да нацепили им на морду полумесяц – они выучились злобно коситься и выгибать шею, грызть удила и рвать поводья. Это Бо Лэ научил их лукавить и буйствовать,- и в этом его преступление.

В Хэсюевы времена народ жил, не ведая, чем бы ему заняться, ходил, не зная, куда бы ему пойти; с полным ртом, с тугим животом гулял себе и радовался. Только это он и умел! Но явились мудрецы и начали насаждать свои обряды и музыку – дабы с их помощью исправить Поднебесную, стали превозносить «добро» и «долг» – дабы умиротворить сердца в Поднебесной. С тех-то пор народ и бросился без удержу за знаниями и за наживой,- и повинны в этом – мудрецы!

(Гл. 9 – «У коня копыта. »)

Когда Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй, от чуского царя явились к нему два знатных мужа и сказали;

– Государь пожелал обременить вас службой в своем царстве!

Не выпуская из рук удочки и даже не обернувшись, Чжуан-цзы ответил:

– Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: три тысячи лет как издохла, а цари хранят ее у себя в храме предков, в ларце, под покрывалом. Что лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?

– Лучше жить, волоча хвост по грязи,- ответили сановники.

– Тогда ступайте прочь,- сказал Чжуан-цзы,- я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи!

(Из гл. 17 – «Осенние воды»)

По дороге в Чу Чжуан-цзы наткнулся на пустой череп – совсем уже высохший, но еще целый. Он постучал по нему кнутовищем и спросил:

– Отчего ты таким стал? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под топором на плахе, когда пала твоя страна? Или стал таким от стыда, что дурными делами опозорил отца и мать, жену и детей? Или муки голода и холода довели тебя до этого? Или просто скончался от старости?

И, прекратив расспросы, положил череп себе под голову и лег спать.

Ночью череп явился ему во сне и сказал:

– По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты спрашивал, заботит только живых, мертвецы же этого не знают. Хочешь – я расскажу тебе о мертвых?

– Хочу,- ответил Чжуан-цзы.

– У мертвых,- сказал череп,- нет ни государя наверху, ни подданных внизу; нет у них и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

– А хочешь, я велю Владыке Судеб возвратить тебе жизнь, дать тебе кости, кожу и мясо, вернуть тебя к отцу и матери, к жене и детям, к соседям и друзьям?

Но череп отвечал, нахмурясь:

– Неужто я променяю царские услады на людские муки?!

(Из гл. 18 – «Высшая радость»)

Когда у Чжуан-цзы умерла жена, Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы сидел на корточках, стучал по глиняной корчаге и пел песни.

– Ты ведь нажил с нею детей,- сказал Хуэй-цзы,- а теперь, когда она скончалась от старости, не только не плачешь, а еще колотишь в посудину и распеваешь песни,- на что это похоже!

– Нет, это не так,- ответил Чжуан-цзы.- Когда она умерла и я остался один – мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом – когда она еще не родилась; не только не родилась, но и не обладала телом; не только телом, но и дыханием. Смешанная с хаосом, она стала развиваться – и появилось дыхание; дыхание развилось – и возникло тело; тело развилось – и возникла жизнь, а ныне – новое превращение и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года5 за весною – лето, за осенью – зима. Зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит – не понимать веления Неба. И я перестал плакать.

(Из гл. 18 – «Высшая радость»)

Цзисинцзы взялся обучать для царя бойцового петуха. Через десять дней государь спросила

– Ну, как, готов петух?

– Нет еще,- ответил Цзисинцзы,- полон тщеславия, кичится попусту.

Через десять дней государь вновь осведомился и получил ответ?

– Пока еще нетз отзывается на каждый звук, кидается на каждую тень.

Через десять дней государь спросил опять?

– Все еще нет,- ответил Цзисинцзы,- смотрит злобно, весь переполнен яростью.

Через десять дней царь вновь полюбопытствовал и услышал в ответ?

– Вот теперь почти готовз услышит другого петуха – даже не шелохнется; посмотришь на него – как деревянный. Воля и выдержка его – безупречны. Ни один петух не посмеет откликнуться на его вызов? повернется и сбежит.

(Из гл. 19 – «Постигший жизнь»)

Чжун-ни направлялся в Чу. Выйдя из леса, он увидел, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.

– До чего же ты ловок! – сказал Чжун-ни,- Видно, владеешь каким-то секретом?

– Есть один,- ответил горбун.- В пятую и шестую луну кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают – то из десятка цикад от меня убегают две-три; если не падают три – то удирает одна; а уж если не скатятся пять – тогда будто руками собираю. Стою – как пень, руку тяну – как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари – у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю – как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

– «Если соберешь волю воедино – уподобишься божеству» – да ведь это сказано про нашего горбуна!

(Из гл. 19 – «Постигший жизнь»)

Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов. Когда рама была готова, все поражались> казалось, ее делали духи. Увидел раму луский князь и спросил плотника:

– Каким искусством ты этого достиг?

– Я всего лишь ремесленник,- ответил плотник,- какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятенииз чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти – не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи – в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, все внешнее исчезает, и все мое умение сосредоточивается па одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем пз стволов уже готовую раму, я принимаюсь ва дело – иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева – поэтому и работа кажется волшебной.

(Из гл. 19 – «Постигший жизнь»)

Чжуан-цзы был на похоронах. Проходя мимо могилы Хуэй-цзы, он обернулся к спутникам и сказал:

– Однажды некий инец запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было – с мушиное крылышко. Он приказал плотнику ТТТи стесать его. Умелец так заиграл топором – аж ветер поднялся: только выслушал приказ – и все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец – и бровью не повел. Услыхав об этом, сун-ский князь Юань позвал к себе плотника и сказал емуз

– Попробуй сделать это же самое и для меня, А плотник ответила

– Когда-то я сумел это сделать – да только нет уже в живых того материала!

Вот так и у меня не стало материала: с тех пор как умер Учитель – мне больше не с кем спорить.

(Из гл. 24 – «Сюй У-гуй»)

Верша нужна – чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна – чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны – чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова,- и поговорить с ним!

(Из гл. 26 – «Вещи вне нас»)

Некто звал Чжуан-цзы к себе на службу. Чжуан-цзы так ответил посланцу:

– Видали вы когда-нибудь жертвенного быка? Наряжают его в расшитые ткани, откармливают сеном и бобами! А потом ведут в храм предков – на заклание. Он и рад бы тогда снова стать простым теленком – да не тут-то было!

(Из гл. 32 – Ле Юй-коу»)

Чжуан-цзы лежал при смерти, и ученики задумали устроить ему пышные похороны.

– К чему это? – сказал Чжуан-цзы. – Гробом моим будет земля, саркофагом – небо; нефритовыми бляхами – солнце и луна, жемчужинами – звезды, и все живое – погребальным шествием; разве не все уже готово для моих похорон?

– Мы боимся, – отвечали ученики,- чтоб вас не расклевали вороны и коршуны.

– На земле, – сказал Чжуан-цзы,- расклюют вороны и коршуны, под землей – сожрут муравьи и медведки. Так стоит ли отнимать у одних – чтоб отдать другим?

Источник

Источник